В. МИЛАШЕВСКИЙ: "МОЯ РАБОТА В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ ACADEMIA"

ПРЕДИСЛОВИЕ

Воспоминания известного советского художника-графика Владимира Алексеевича Милашевского (1893 - 1976) , написанные в 1975 г. и опубликованные впервые (и единожды) в малодоступном издании (сборник "Russian Philology and History: In Honour of Professor Victor Levin". - Jerusalem, 1992. - С. 43-58) представляют собой любопытный исторический документ, который не только освещает определенный этап творческой биографии самого Милашевского, но и дает яркую картину деятельности знаменитого советского издательства "Academia".

В 20-е годы издательство "Academia" входило в состав Государственного института истории искусств (ГИИИ) и активно публиковало труды представителей русской формальной школы - Тынянова, Проппа, Жирмунского, Виноградова, Томашевского, которые являлись сотрудниками Института.

В конце 1928 года, когда советская власть начала полномасштабный разгром ГИИИ, распоряжением Главискусства "Academia" была выведена из-под юрисдикции Института. К началу 30-х годов издательство перебазировалось в Москву и направление его деятельности претерпело существенную трансформацию. С этого момента оно специализируется в первую очередь на высококачественном (как полиграфически, так и научно) издании литературных и историко-культурных памятников. Книги именно этого периода высоко ценились и продолжают цениться библиофилами.

Размышления Милашевского о поисках новых путей в области книжной графики и иллюстраций любопытно сопоставить со взглядами на эту проблему лидеров ОПОЯЗ'а, например, со статьей Юрия Тынянова 1925 г. "Иллюстрации": в обоих случаях налицо стремление противопоставить поверхностному иллюстраторству и бездумной стилизации изобразительный ряд, внутренне вытекающий из логики и смысла литературного текста и дающий его современное прочтение.

Характеристика Милашевским деятельности в издательстве "Academia" Абрама Эфроса - известного советского искусствоведа 20-50 годов, занимавшего позицию "охранителя" классических традиций, - перекликается со оценкой Виктора Шкловского в "Третьей фабрике": "Неправильно беречь искусство. Нам не по дороге с золотообрезанным Абрамом Эфросом" (цит. по: Шкловский В. Гамбургский счет. - СПб.: Лимбус Пресс, 2000. - С. 89). Подобных точек соприкосновения с ОПОЯЗ'ом можно найти немало.

Воспоминания Милашевского публикуются по указанному выше источнику. Текст подготовил к печати Л. Юниверг, ему же принадлежит поясняющий комментарий.


В. Милашевский
МОЯ РАБОТА В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ „ACADEMIA“
Ко мне обратились устроители ретроспективной или юбилейной выставки издательства "Academia"; "Напишите что-нибудь о Вашей работе в издательстве". Я ответил: "Самое неудачное, что Вы могли сделать, - это обратиться именно ко мне, именно, ко мне-то и нельзя обращаться, чтобы получить статью в некоем восторженном празднично-юбилейном стиле... Эдакий букет с розами и лаврами".

Мне весьма многое не нравилось в области и иллюстраций, и графического оформления книг, именно в "стилевом" отношении... А некоторые "идейки" у меня в начале тридцатых годов уже были...

Строгого издательского стиля, в смысле вкуса, в издательстве «Academia» не было. Начисто не было! Этот предполагаемый стиль не только не был создан, но не мог быть создан и в дальнейшем, по каким-то сложившимся бытовым, житейским отношениям. И прежде всего, что незримо чувствовалось в издательстве, это некие два класса или две касты. Каста комментаторов или "предисловщиков" - высшая каста, и низшая - каста "услужающих" (якобы, малограмотных) художников.

Если художник в издательстве на некоем низшем месте и должен раболепно повиноваться представителям высшей касты, то ни о каком издательском стиле разговора быть не может. Русское "Возрождение книги" кануна первой империалистической войны предполагало высокое положение художника в издательстве. Ни Бенуа /1/, ни Бакст /2/, ни Сомов /3/, ни Добужинский /4/, ни Чехонин /5/ не допустили бы себя считать неким "вторым или третьим" сортом.

Для них профессора и доценты Университета были просто людьми с захолустными вкусами. Уважение же к "научным силам" в издательстве "Academia" было таковым, что, при полном невежестве в вопросах искусства директора издательства Каменева /6/, художник по своим «правам» в издательстве был отодвинут на место "услужающего" или даже "поденщика" Естественно, что любое мнение литературного редактора книги или автора предисловия было непререкаемым и раболепно выполнялось... При таком положении, тяга была к привычному, к общеприемлемому, и к некоей "имитации" того, что было когда-то! Скверный дерматин пытался изобразить из себя дорогую кожу! (Этот конфликт особенно ярко выразился при издании "Пиквикского клуба".)

Была и иная причина того, что издательство "Academia" не сумело обрести свое "лицо". Оно было, как бы, наследником ленинградского издательства "Academia" А книги этого издательства у новой публики НЭП'а имели потрясающий успех. В особенности такие издания, как "Тысяча и одна ночь" с рисунками начисто "имитационными" Н. Ушина /7/! Этот душок "подделки" под настоящую культуру был свойственен первым годам НЭП'а.

Московское издательство (его руководящие деятели) не хотело потерять этот успех у вновь зарождающихся книголюбов, а иногда у людей, у которых чувство собственности могло выражаться в покупке книг. Дух некоей безвкусицы ленинградских изданий был дорог и для Москвы! Читатель захлебывался от восторга, покупая книги "Academia". Однако нового этапа в области "культуры книги" не выходило; была имитация, подделка, копировка чужих одряхлевших образцов. Нет! Чувствую, не изливается из моей груди этой "осанны", необходимой для всякого "чествования"!

Любой переводчик, любой комментатор мог войти в кабинет заведующего отделом оформления, тогда еще он не назывался "Главный художник", и сказать: "Книгу, которую я веду, будет оформлять вот этот художник..." И заведующему оформлением остается сказать: "Пусть будет так", - хотя он никогда, а он работает в этой области уже лет 6 или 7, не слышал имени этого художника.

Особенно в этом отношении был "непререкаем и властителен" Абрам Эфрос /8/: "Оформление к "Кармен" Мериме будет делать Фаворский /9/, его стиль очень и очень подходит к самому "духу" творчества Мериме!". Оспаривать такого знатока французской литературы и такого арбитра в сфере искусства не приходилось! Вышла гениальная обложка к "Кармен" Мериме. Сейчас можно ее увидеть!

<...> Я сделал оформление к книге Сореля /10/ "Правдивое комическое жизнеописание Франсиона". Сокольникову /11/ оно понравилось. Я и сейчас нахожу, ровно через сорок лет, оформление и острым и изящным, но "хозяин" французской культуры сказал: "Это не то! Книга будет украшена снимками с гравюр Калло /12/. Я подберу их!". За этот труд полагался и гонорарчик... Калло велик, слов нет, и даже современник Сореля, но очень уж не подходит художник к писателю! Я не говорю о сюжетах, но внутренний облик писателя, циничный, грязноватый и неумеренно "земной", так не подходит к какому-то воздушному изяществу элегантного Калло! Впрочем, в этих тонких "эссенциях" Абрам Эфрос никогда не разбирался. Вышло никчемное издание, со скверно отпечатанными фото с гравюр Калло! "По доверенности" Калло Абрам Маркович получил за рисунки деньги. Почему-то оформление было приписано мне, хотя переплет делал кто-то другой! Всадили блинтом какую-то "веточку".

О какой художественной принципиальности можно было говорить! Ее не было в издательстве! Мне кажется, что ленинградская "Academia" была цельнее, выдержаннее по своим вкусам. Вкусам не новым, а каким-то "послесловиям" к блиставшим в Петрограде когда-то, уже не живущим там, мастерам...

Все это мелочи... Главное, что мешало иметь издательству свое культурное лицо (я говорю только о книжной культуре, а не о подборе произведений), это борьба как бы противоположных течений. Была группа "молодежи" - Кузьмин /13/, Милашевский и другие, которые полагали, или, вернее, сильнее нужно сказать, - верили, что наша социалистическая эпоха требует выразить себя в новых формах книги. Менее всего надо копировать, благоговеть перед формами Викторианской эпохи или, по-русски, эпохи Александра Третьего! Менее всего "дерматинчик" требует рисунков, сделанных для кожаных переплетов в стиле респектабельного Возрождения! Ведь книга - визитная карточка интеллектуальной культуры страны! Новое вино надо влить и в новые меха!

Шли пьесы Маяковского, бичующие возрождающегося мещанина! Какие-то внутренние бури, заметные и еле заметные, пронизывали эпоху начала тридцатых годов... Неоднократно мы на совещаниях, их тогда много было, говорили, что во Франции после войны не произошло никаких социальных перемен или сдвигов, а сколько новых форм внедряется в книжную культуру. Много нового, много дерзкого, все новые и новые имена! И гениальный Дорэ /14/, впервые создавший образ Дон-Кихота, и не менее гениальный Домье /15/, породивший какие-то новые формы в трактовке типа и в стиле рисунка - это драгоценный капитал французской культуры, они для Франции - свои. И, однако, когда в середине 20-x годов одно из французских издательств затеяло издать "Дон-Кихота", оно не обратилось к классикам, а заказало "послевоенному художнику" Гюс-Бофа /16/ сделать новые рисунки, никто не обсуждал, такой же ли гений Гюс-Бофа, как Дорэ или Домье. Даже у художника, не обещающего войти в "историю искусства", есть что-то, может быть и не сразу заметное, что характеризует его эпоху и некий воздух времени, в котором он живет и работает.

Другое течение - это "комментаторы", переводчики, знатоки литературы, среди них много молодых профессоров Университета - филологов. Эти люди составляли костяк издательства. Каменев за ними ухаживал, гонорары, хотя бы за двухстраничное предисловие, были несоизмеримы с оплатой за труд художника, за десяток рисунков. Всем им хотелось, чтобы "их книги" как-то напоминали те издания, "Викторианские", которые они имели в руках в студенческие свои годы! "Дерзаний" за ними не числилось... Для них спокойнее было заимствовать рисунки из старых изданий XIX века. Надежный, добросовестный, неоспоримый материал! Конечно, они не говорили, что надо создать издательство "перепечаток", но в глубине души так думали... Если есть что-то, по материалу близкое у Дорэ, - давайте сюда Дорэ. Если есть гравюры XVIII века на темы Гольдони, - давайте их для издания комедий Гольдони.

Просто и ясно! Мы же осваиваем культурное наследство! Но вряд ли издательству перепечаток стоит возносить хвалы и фимиам. Кроме того, про себя эти ученые, конечно, думали; "Кто их знает этих "новых художников". Ничего о них не слыхали, может быть, и бездарь какая-то!"

Откуда эти "университетские люди", которые предлагали свои переводы, предисловия и комментарии весьма нужных книг, могли нас знать? На выставки они не ходили, прессы о нас не было никакой. А тех, кого они знали (Бенуа, Сомов, Добужинский, Чехонин), - уехали уже лет 6 или 8 тому назад. Недоверчивость была оправдана!

<...> Несмотря на этот разнобой, разброд, мешанину, был и какой-то "центр", графическая "душа" издательства! Святая святых издательства! Это графическое искусство уважаемого И. Ф. Рерберга /17/. Человек очень интеллигентный, умеющий почувствовать и композицию листа, и характер букв, например, эпохи Возрождения (типично его оформление Бенвенуто Челлини /18/). Он работал добросовестно-чертежно, а главное "честно", хотя этот термин весьма двусмысленен в сфере искусства) Творчество, так близко смыкающееся с копировкой! Но было что-то и в самом воздухе эпохи, когда копировка не была грехом. Футуристические бури первых лет Революции давно отзвучали. Словом, если кто и пришелся "ко двору" в издательстве "Academia", то именно респектабельный Иван Федорович Рерберг.

Графики недавнего прошлого - Бакст, Добужинский, Бенуа, Чехонин... О, какие это были дерзатели-"ерзляки", а главное, по сравнению с современными премьерами, какой-то интеллектуальный воздух сопровождал эти черные штрихи их листов. Тут уж, теперь этого не ищи! С интеллектуализмом русской графики начисто было покончено. А могильщиком этой драгоценнейшей субстанции редчайшего свойства был Абрам Эфрос...

И все-таки, надо быть справедливым, какие-то силы бурлили в жизни, и они проникали в издательство. Появились рисунки-иллюстрации, оформления, виньетки, форзацы, которых нельзя было представить появившимися в каком-нибудь седьмом или четырнадцатом году. Им там не было бы места. "Евгений Онегин" Н. В. Кузьмина /19/, ряд иллюстраций к романам Гонкура /20/...

Если говорить о себе, то и "Сатира шестидесятых годов" /21/ (первая моя работа для "Academia"), несмотря на свой явный стилизм и некое "под" ту эпоху, была по иному дерзка и насмешлива, чем это делали художники "Мир искусства". И совсем уж не бывали в прошлой полиграфической практике России мои заставки к "Гвиччардини" /22/. Их насмешливое гаерство, веселость вместо унылой копировки Возрождения, желание темы 15 века как-то заострить в духе нового рисунка, прошедшего все этапы после постимпрессионизма, были для того времени новостью. Это была демонстрация новых принципов графики; отчетливый жест руки, импровизация на чистом листе бумаги. Чувство времени, которое должно ощущаться при нанесении черного штриха! Как далеко была аккуратненькая графика "Мира искусства". Как эти рисунки прошли, правда, не все, в печать? Было ли это чудом или случайностью, но их защитил "сам" Дживелегов /23/, который чудом оказался большим артистом, чем это полагается уважаемому профессору.

Какая-то и моя молодость была, я был в расцвете! Это эпоха моих станковых акварелей "Кусково", моих портретов писателей, черных рисунков Москвы, но они появлялись, жили в стенах других издательств. В "Academia" я был "пасынком", и мне попадали работы не те, что я хотел бы сделать. На моих глазах столько ушло мимо меня вещей русской классики (например, Достоевского), которые я бы делал "на высшем взлете" моих способностей!

Часто происходил разговор с Сокольниковым в его кабинете; "Да, ничего нет интересного для Вас... все роздано! Хотите, вот, Лисия..."

- Кто такой Лисий? - спрашиваю.

- Да я и сам слабо представляю, кто он такой ... прочтете - увидите. - Ну, давайте Лисия... Лисий, "Речи" /24/.

Я беру книгу, которая не могла вызвать интереса ни у кого в читающем мире! И все-таки, почему бы мне не сделать рисунков к этой книге, в противовес этой распространенной повсеместно немецко-чертежной античности, от которой глаз отворачивается, как только он увидел это безличное чиновничье рукоделие.

Я пошел в Музей изобразительных искусств им. Пушкина и там насладился, рассматривая красно-фигурные вазы. Этой элегантностью очертаний, этим бегом свободной руки, которая чертит одинаковые формы, не стараясь точно повторять себя. Так как этой книге в издательстве не придавали никакого значения, со мной не спорили. В уменьшении, оказалось, рисунки выиграли, а не проиграли в своей живости! Это была случайная книга, но она могла бы быть основой ориентации целого издательства.

Да не возносится фимиам, священные дымы в честь издательства!

Теперь о том, как мне досталась для иллюстраций книга Диккенса "Замогильные записки Пиквикского клуба". Сразу должен сказать, что это дело какого-то случая. При всех по-человечески дружеских отношениях с М. П. Сокольниковым, он как-то "не раскусывал" меня как художника. "Рядовой художник", с которым он имел дело в "Молодой гвардии" /25/ и чьими иллюстрациями для юношества был удовлетворен, он как-то не представлял себе, что я могу сделать для издательства высшего класса и для читательской элиты. Все то, что я делал в других издательствах, и мои рисунки на выставках, очевидно, до него не доходили... Не укалывали психику. Не заимел к ним интереса. Это совсем не вина того или иного человека, что он не имеет "вкуса" к какому-то художнику. Он давал работу, я "подрабатывал" на нескольких, не обращающих на себя внимания, книгах)!

И вдруг Михаил Порфирьевич дает мне одну из гениальных книг всей мировой литературы... Перл! Жемчужина! Это тебе не Лисий с его речами! Причем угадать, почувствовать, что у меня выйдет из этого, - свойство режиссера, умеющего предугадать в молодой актрисе Катерину в "Грозе", - тут этого момента, конечно, не было. Вероятно, просто случайность или не очень задумался "режиссер", кому эту вещь дать. И тут другая случайность... Раннее лето, я хочу уехать в Крым месяца на два. Он по-дружески выписывает аванс, и я уезжаю. Вот тут-то, по моем отъезде, и разыгралась буря! Кажется, никогда так не нападали на Сокольникова с такой грубой прямизной!

"Это безобразие! Это черт знает что за невежество! Какому-то неизвестному художнику давать на "поругание" своими слабенькими рисуночками мировой шедевр, когда есть рисунки Физа и Сеймора /26/, одобренные самим Диккенсом", - кричал Шпет /27/, шеф этого издания. Ему вторил Ланн /28/, переводчик, находя это безобразием... Оба ходили жаловаться, протестовать к Каменеву... Хотя И. И. Лазаревский /29/ не имел никакого отношения к издательству "Academia", он разразился на имя Каменева целым посланием: "не вытерпел как культурный человек, хочется прекратить это безобразие, пока не поздно!" Протестовали многие и из сотрудников, ученейших мужей "Academia". Очевидно, нажим на Сокольникова был так груб и бестактен, что задели самолюбие Михаила Порфирьевича, и он заупрямился и не сдавался, хотя, конечно, не очень-то представлял себе, что из моих рисунков к Пиквику получится.

Это было время моего расцвета, не столько иллюстраций, сколько рисунков на натуре. Созрела некая эстетическая форма. Главное в ней - эмоциональный бросок штриха на бумагу, в котором должен звучать некий порыв восторга перед виденным. Никаких тупых обводок, поправок, сверок с неким идеальным рисунком, которые вызывают одобрение профессоров! Эмоциональный "напор" дороже академических или фотографических правильностей. И я решил сделать и иллюстрации в виде неких импровизаций, запечатления первых зрительных образов, пробуждаемых в сознании при чтении текста. Корней Иванович Чуковский /30/ сказал как-то: "Я люблю письма Диккенса, чувствуешь мгновение рождения мысли, соскакивающее с кончика пера!".

Мне тоже хотелось дать в рисунках нечто подобное... Свободный рисунок в письме к другу, а не осторожно выведенное послание к начальству! Рисунок должен ложиться на бумагу непосредственно, без предварительной подготовки, чтобы не потерять свежую мысль, свежую эмоцию, и лист должен быть заполнен сразу... С начала и до конца! После этого я проигрываю лист заливками туши. Этой техникой в русском искусстве не пользовался никто, не было той смелости, которая была мне свойственна в молодые годы. Первый рисунок плюс заливка тушью!

"Эка, невидаль, этой техникой пользовались все художники XVII века и великий Рембрандт также", - скажут мне...

Я говорю, что в России, в эпоху возрождения искусства книги, совершенного группой "Мир искусства", а также художниками всего девятнадцатого века, эта техника никогда не применялась... И потом, если в рисунках "старых мастеров" сепия служила помощью для объемной характеристики формы, то сепия в моих рисунках стала играть почти противоположную роль... Я старался придать некую "нематериальность" формам. Все эти пятна, часто не попадая в "объемы", играли роль некоей музыки, эмоциональной стихии, а совсем не для того, чтобы персонаж в моих рисунках доступен был хватанию его за нос или за полы их фраков.

Рисунок В. Милашевского к книге Ч. Диккенса "Посмертные записки Пиквикского клуба"Хотя это и графика, но техника моего рисунка, сопряженного с пятнами сепией, должна была напоминать музыкальную форму: рояль с оркестром. В этих "опусах" оркестр ведет свою линию, а не следует "по пятам" за партией рояля! Этой формы иллюстрации не было ни у нас, ни на Западе... а, может быть, и не будет...

Я не следовал ей, не потому, что как-то в ней разочаровался, а она не подходила для произведений "черство-реалистических", да и воздух самой культуры изменился, слишком настойчивые были требования; рисунок должен быть "точь-в-точный", иначе он просто не попадал в печать. Напишу несколько слов в качестве "эпилога". Шпет и Ланн после окончания рисунков продолжали злобно негодовать, Сокольников был в растерянности... Нашли способ удовлетворить пасть Дракона-Шпета: он затеял новый III-й том издания, где поместил все рисунки Физа и Сеймора, а текст, в виде собственных комментариев, перевел из английского издания "Энциклопедии Диккенса", Деньги за рисунки Физа и Сеймора он получил "по доверенности" этих художников...

Появился новый директор /31/ вместо Каменева. Задача его была как можно больше изъять намеченных изданий, а имеющиеся рисунки в "портфеле" не оплачивать, причем художник должен был спасибо сказать за "аванс". Заседание. Демонстрируются мои рисунки. Большой круглый стол в зале бывшего особняка миллионера Морозова /32/; ранняя весна, окна все отворены. Вокруг стола человек 20, и я вместе с ними. По столу "ходят" 40 моих рисунков. Шпет — главный по изданию. Ланн -переводчик. Они встречают рисунки со злой усмешкой и передают их дальше. Другие голоса разделяются:

1. Конечно, не печатать, не стоит!

2. Пожалуй, что можно и не печатать!

3. Да, ни к чему, если будут английские рисунки. А художнику заказать, чтобы его не обижать, переплет и суперобложку !

Ни одного голоса "за"!

Из 20 заседателей высказалось человек 15 или 16. Провал полный!

Вдруг вижу через открытую дверь по коридору прошел Чуковский, я вскакиваю с места, догоняю Корнея Ивановича и чуть не силой тащу его в зал. Он внимательно смотрит на рисунки, я шепчу ему; "Вот, вопрос стоит так; печатать или не печатать". Корней Иванович поднимает свой голос до самого верхнего его ораторского регистра; "Какое же сомнение может быть, печатать или не печатать. Художника благодарить надо за этот труд, за этот взлет мысли... Да ведь большинство этих рисунков - конгениальны Диккенсу! Это счастье для советской культуры, что один из ее представителей мог так приблизиться к гениальному английскому классику..." /33/.

Какая для меня, для моей психики "адская качель" - от полного провала (лето, осень и вся зима напряженнейшей работы) до триумфа, потому что именно Чуковскому я мог верить.

Надо ли говорить, что голосование дало благоприятные результаты, и директор издательства изрек: "Ну что же... пошлем в типографию". Мои рисунки вошли в жизнь. Вот что значит "тень, мелькнувшая в коридоре"! Издание состоялось /34/. Восемь рисунков попали к какому-то мастеру, который сделал клише изумительно! Все остальные рисунки - отвратительно. Мне трудно даже на них смотреть. Можно было бы их переделать, но издание это проходило при неблагоприятном стечении "звезд". Тут уж много нельзя было требовать.

Откликов печати, конечно, никаких. Однако кое-кто из элиты интеллектуальной откликнулись, восторгались рисунками, когда встречались со мной на улице.

Помню какой-то дождливый вечер. Улица Горького, недалеко от Гастронома No 1. Навстречу мне шел Алексей Карпович Дживелегов. Он, когда мы подошли друг к другу, не сказал даже "здравствуйте", сразу выпалил: "Ах! Как же изумительно Вы сделали Пиквика, какое это событие!". Не буду скрывать, как это мне "въехало" в самую душу. Я так ценил каждую строку, написанную Дживелеговым. Сказал мне лестные слова человек, всю жизнь бывший в атмосфере прекрасного! Самого прекрасного, что породила Европа! Мы зашли в Гастроном, купили 2 бутылки красного вина, кажется, "Мукузани" и распили их у него на квартире. Я сделал тогда его портрет.

М. П. Сокольников устроил вечер показа иллюстраций, которые готовит "Academia". В их числе были показаны все листы к Пиквику. В перерыве многие художники обступили стол и, вырывая рисунки друг у друга, вперились в них жадными глазами. Каждый хотел что-то схватить, взять для себя, урвать от этой новой невиданной манеры. И втихаря, не сказав мне спасибо, и урывали.

Только один Бехтеев /35/ имел благородство, через несколько дней, сказать: "Я вижу Ваши рисунки к Диккенсу даже во сне".

Сокольников во время перерыва подошел к моей жене и сказал: "Володя-то, Володя какой успех у художников имеет, я право, никак не ожидал этого".

Потом была "Выставка советской графики", устроенная BOKC'ом в Лондоне.

Мои иллюстрации пользовались успехом, пресса никогда их не обходила.

Удивлялись, как русский человек, иностранец, мог ухватить самый "дух" Диккенса. Они считали это привилегией только англичан.

Было много предложений купить у меня отдельные листы, 2-3 в одни руки, не больше! Я не захотел разрознивать серию. Эти работы остались на родине и были погребены в папке архива Литературного музея. Они там нашли свое небытие.

Через много лет, уже после войны, в середине 50-х годов, я получаю письмо из Лондона.

На страничке вверху гравюрка: дом, где когда-то жил Диккенс, теперь музей его имени.

Милое письмо директора музея: "Мистер Милашевский, мы знаем и любим Вас! Все факсимильные фото Ваших рисунков у нас в музее. Я очень опасаюсь, что когда Вы будете в Лондоне, меня в нем не будет: я часто разъезжаю с лекциями не только по городам Англии, но бываю в США и в Канаде. Предупредите меня о своем приезде в нашу столицу, я желаю лично с Вами погулять, поездить, чтобы показать все места, связанные с нашим национальным писателем". Мне суждено не быть в Лондоне никогда, или как говорит в своем стихотворении "Ворон" Эдгар По: "Nevermore".

ПРИМЕЧАНИЯ

1. А. Н. Бенуа (1870-1960) - русский график, живописец, театральный художник, историк искусства и художественный критик, музейный деятель. Один из основателей и идейный руководитель художественного общества "Мир искусства" и одноименного журнала. (Вернуться к тексту)

2. Л. С. Бакст /Розенберг/ (1866-1924) - русский живописец, график и театральный художник. (Вернуться к тексту)

3. К. А. Сомов (1869-1939) - русский живописец, график, скульптор, педагог; один из основателей общества "Мир искусства". (Вернуться к тексту)

4. М.С.Добужинский (1875-1957) - русский график, живописец и художник театра; член общества "Мир искусства". (Вернуться к тексту)

5. С. В. Чехонин (1878-1936) - русский график и живописец; член общества "Мир искусства". (Вернуться к тексту)

6. Л. Б. Каменев (1883-1936) - русский революционер, крупный советский и партийный деятель. В 1932-1935 гг. был директором изд-ва "Academia". (Вернуться к тексту)

7. Н. А. Ушин - советский художник-график. Помимо "Книги тысячи и одной ночи", иллюстрировал и оформлял для "Academia" сочинения Саади, Свифта и др. (Вернуться к тексту)

8. А. М. Эфрос (1888-1954) - советский искусствовед, художественный критик, театровед, литературовед, переводчик. (Вернуться к тексту)

9. В. А. Фаворский (1886-1961) - русский гравер, рисовальщик, живописец-монументалист, художник театра. (Вернуться к тексту)

10. Шарль Сорель (1602-1674) - французский писатель. (Вернуться к тексту)

11. М. П. Сокольников (1898 - ?) - советский искусствовед и издательский работник; зав. художественным отделом издательства "Academia" (1929-1937). Автор монографий об Иване Павлове (1937), Александре Герасимове (1951), Николае Кузьмине (1961) и др. художниках. (Вернуться к тексту)

12. Жак Калло (1593-1635) - французский гравер и рисовальщик, мастер офорта. (Вернуться к тексту)

13. Н. В. Кузьмин (1890-1990) - советский график, иллюстратор. (Вернуться к тексту)

14. Гюстав Дорэ (1835-1883) - французский художник-график. (Вернуться к тексту)

15. Оноре Домье (1808-1879) - французский график, живописец и скульптор. (Вернуться к тексту)

16. Гюс-Бофа (наст. имя Gustave Blanchot; кон. XIX в. -1968) - французский художник-график. (Вернуться к тексту)

17. И. Ф. Рерберг (1895-1957) - русский график. (Вернуться к тексту)

18. Бенвенуто Челлини (1500-1571) - итальянский скульптор, ювелир, писатель; автор всемирно известных мемуаров. (Вернуться к тексту)

19. Имеется в виду издание романа А. С. Пушкина "Евгений Онегин" с иллюстрациями Н. В. Кузьмина, впервые вышедшее в 1933 г. в изд-ве "Academia". (Вернуться к тексту)

20. Имеются в виду романы Э. Гонкура, вышедшие в изд-ве "Academia": "Актриса" (1933) - иллюстрации и оформление Н. В. Кузьмина; "Братья Земгано" (1936) -иллюстрации и оформление Д. Б. Дарана. (Вернуться к тексту)

21. "Сатира шестидесятых годов". Сост. Н. И. Кравцова и А. А. Морозова. Ред. и пред. Н. Ф. Бельчикова. Оформление Милашевского. "Academia", М.-Л., 1935. (Вернуться к тексту)

22. "Гвиччардини" - имеется в виду книга известного итальянского историка и философа-гуманиста Франческо Гвиччардини (1483-1510) "Сочинения", вышедшая в изд-ве "Academia" в 1931 г. (Вернуться к тексту)

23. А. К. Дживелегов (1875-1952) - советский литературовед и театровед, профессор ГИТИСа с 1930 г. (Вернуться к тексту)

24. Лисий (159-380 до н.э.) - афинский логограф, один из лучших ораторов древности. (Вернуться к тексту)

25. "Молодая гвардия" - издательство ЦК ВЛКСМ, основанное в 1922 г. (Вернуться к тексту)

26. Роберт Сеймор (Robert Seymour, 1800-1836) - английский художник-карикатурист, первый иллюстратор "Пиквикского клуба" Ч. Диккенса, Физ (псевдоним G. Braun) - английский художник, завершивший иллюстрирование первого издания "Пиквикского клуба" после смерти Сеймора. (Вернуться к тексту)

27. Г .Г. Шпет (1879-1940) - русский философ, последователь Э. Гуссерля; вице-президент (1923-1929) Российской академии художественных наук. (Вернуться к тексту)

28. Е. Л. Ланн /Лозман/ (1896-1958) - советский переводчик; автор переводов сочинений Ч.Диккенса, Д.- О. Стюарта, Р. Эндома и др. (Вернуться к тексту)

29. И. И. Лазаревский (1880-1948) - русский художественный критик, издательский работник; редактор-издатель журнала "Среди коллекционеров" (1921-1924). (Вернуться к тексту)

30. К. И. Чуковский /Корнейчук/ (1882-1969)- русский писатель, поэт, литературовед. (Вернуться к тексту)

31. Имеется в виду Я. Д. Янсон, бывший директором изд-ва "Academia" в 1935-1937 гг. (Вернуться к тексту)

32. С. Т. Морозов (1862-1905) - московский купец-миллионер, друг М.Горького, меценат Художественного театра. Особняк, где собирался Художественный совет изд-ва "Academia", был построен в 1890-х гг. по проекту Ф. О. Шехтеля и украшен панно М. А. Врубеля. (Вернуться к тексту)

33. В мемуарах В. Милашевского "Вчера, позавчера..." эпизод встречи с К. Чуковским описан несколько по-другому. См.: В. Милашевский. Вчера, позавчера... М., 1989, с. 303-304. (Вернуться к тексту)

34. Роман Ч. Диккенса "Посмертные записки Пиквикского клуба" вышел в изд-ве "Academia" в 3-х тт.: 1933 г. -тт. 1-2, 1934 - т. 3. (Вернуться к тексту)

35. В. Г. Бехтеев (1878-1971) - советский график и живописец. (Вернуться к тексту)