• Главная • Про ОПОЯЗ • Библиография • Персоналии • Манифесты ОПОЯЗа • Новости •

К. Ю . Лаппо-Данилевский

ТРУДЫ А. Н. ВЕСЕЛОВСКОГО
И БАКИНСКИЕ ЛЕКЦИИ ВЯЧ. ИВАНОВА ПО ПОЭТИКЕ

Предисловие к публикации

---

Данное сообщение представляет попытку предварительного анализа начальной части лекций Вяч. Иванова по поэтике в их отношении к идеям А. Н. Веселовского. Основным источником информации об этом курсе являются записи О. Г. Тер-Григоряна, одного из студентов poetae docti. Как установил Н. В. Котрелев, поэтика читалась Вяч. Ивановым впервые весною 1922 года; курс был дважды повторен — весной 1923 года и в 1923/24 академическом году (1). В 1976 году В. А. Мануйлов передал рукопись хранившихся у него конспектов своей ученице Е. Л. Белькинд для изучения и последующей публикации (2); в 1980 году появилось первое исследование, посвященное этим материалам (3).

В 1978 году Мануйлов переслал машинописную копию лекций, требовавшую дальнейшей проверки и уточнений, в Римский архив Вяч. Иванова через эмигрировавших Г. Е. и А. В. Тамарченко. Именно к ней восходят цитаты из лекций в иванововедческих статьях А. В.  Тамарченко (1986) (4) и Е. Г. Эткинда (1992) (5).

В настоящий момент конспекты 22 лекций Вяч. Иванова по поэтике готовятся мною совместно с Е. Л. Белькинд к публикации. Записи несут на себе следы „переваривания“ студентами полученной информации. На полях и между строками находим многочисленные уточнения как карандашом, так и чернилами — позднейшие вставки, призванные пояснить, уточнить записанное. Данные пометы возникали, как кажется, и в результате обращения с вопросами к Вяч. Иванову, и вследствие обсуждения терминов и отдельных положений самими студентами, и вследствие обращения к справочникам.

Как известно, Вяч. Иванов охотно и неоднократно делился своими знаниями о стихе с более молодыми собратьями по перу. На основании дошедших до нас разного рода записей можно составить представление и о лекциях в Поэтической академии (1909) (6), и об обсуждении стихов в московском Кружке поэзии (1920), и о версификационном аспекте бесед с П. А. Журовым и М. С. Альтманом (7).

Все же эта картина отнюдь неполна, и, видимо, не может быть восстановлена в полном виде — особенно в ее послереволюционной части. Существенным представляется и то, что именно в советское время лекции и семинары по стиховедению и поэтике становятся для Вяч. Иванова частью его профессиональной деятельности и важным источником дохода (ранее аналогичные занятия проводились им бескорыстно). Преподавание в этом новом качестве, как кажется, было начато поэтом в связи с созданием в апреле 1918 года по инициативе В. Брюсова и Вяч. Иванова Студии стиховедения при Литературной секции Московского союза учащихся искусству (в помещении Училища М. Н. Гедеоновой). С конца мая по июль здесь были прочтены следующие лекции (или же небольшие курсы), сопровождавшиеся практическими занятиями: „Историческое введение в поэтику“ Вяч. Иванова, „Введение в теорию стиха“ В. Брюсова, „Ритмический жест“ А. Белого, „Введение в эстетику поэзии“ И. Эйгеса, „Душа и слово“ М. Гершензона (8).

Как известно, Вяч. Иванов поступил на службу в культурно-просветительские учреждения Советской власти в октябре 1918 года, что освобождало его от трудовых повинностей, подчеркивало лояльность по отношению к новому строю и давало некоторый постоянный, хотя и более чем скромный заработок. 15 октября 1918 года поэт был назначен председателем Бюро историко-теоретической секции Театрального отдела (ТЕО) Наркомпроса; в дальнейшем он активно участвовал в деятельности других организаций этого ведомства. По предположению Е. В. Глуховой, в связи с проектом Театрального университета в конце 1918 – начале 1919 года Вяч. Иванов составил программу „Основы поэтики в связи с теорией сценических искусств“, выделив в ней историческую и теоретическую части (9).

С декабря 1919 по август 1920 года Вяч. Иванов заведовал Академическим подотделом и был членом Центральной коллегии Литературного отдела (ЛИТО) Наркомпроса, работавшей под председательством В. Я. Брюсова. 1919–1920 года Вяч. Иванов совместно с П. Н. Сакулиным и А. Е. Грузинским числился соредактором Отдела литературы и филологии в Первой редакционной коллегии Государственного издательства (10). Мы располагаем также стенограммой речи Вяч. Иванова на диспуте „Будущее поэзии“ в Политехническом музее 27 апреля 1920 года, в которой он развил ряд своих положений о лирике (11).

В данном контексте хочу указать на неопубликованные записи малоизвестного литератора и стиховеда М. П. Малишевского (12). Они проливают свет на содержание лекций, читанных Вяч. Ивановым в 1920 году в Литературной студии при Академическом подотделе Литературного отдела Наркомпроса в Москве (13). Журнал „Художественное слово“ сообщил некоторые сведения о начале ее работы — она имела, „помимо общепросветительской задачи, специальную цель совершенствовать литературные дарования и подготовлять деятелей в области литературной критики“; в студию было принято около 100 слушателей; 24 мая к чтению курсов приступили Вяч. Иванов, П. Н. Сакулин, С. В. Шервинский, Ю. И. Денике, М. Н. Петерсон (14).

Хотя Малишевский не столь подробно фиксировал протекание заседаний, как это делала Коган, его заметки позволяют сделать вывод об ином, более академичном стиле преподавания в студии. Записи Малишевского содержат описание вступительного собеседования 9 мая 1920 года и краткое изложение трех выступлений Вяч. Иванова перед посетителями студии (5, 12 и 19 июня того же года). Эти три лекции следует признать непосредственными предшественницами бакинского курса поэтики. В них затронуты темы, получившие более подробное освещение два года спустя: о синкретизме первобытного искусства (15), о синтетических и аналитических суждениях, об удивлении как „корне“ не только философии (Платон), но и поэзии, о первых стихах как заговорных формулах, о ритмической константе, о стихотворениях симметричных и асимметричных и т. п. Необходимо отметить, что информативность записей Малишевского невелика — и в силу их предельной краткости (всего пять страниц), и в силу обилия бросающихся в глаза ошибок и искажений (16).

Бакинскую „Поэтику“ следует признать принципиально отличной от других свидетельств сходной тематики, ибо речь об университетском курсе, хотя и поспешно составленном, но претендующем на систематизм. Все, что связано со стихом, — предмет особой любви Вяч. Иванова, — оказывается в них поначалу оттеснено на периферию, давая место вопросам более общим. Невысокий уровень подготовленности студентов побуждал поэта-профессора к доступности изложения, тем более необходимой, ибо Вяч. Иванов стремился донести до них материи достаточно сложные и нередко выходившие за грани пропедевтикума.

Попытаемся охарактеризовать общую структуру лекций, распадающихся, на мой взгляд, на четыре части, а также коснуться некоторых материалов, сопутствующих основному корпусу.

I) Первые шесть лекций посвящены наиболее общим темам — определение различных значений понятия „поэтика“, соотношение языка и поэзии, проблема звукообраза, поэзия и проза, параллелизм и символизм, происхождение поэзии из синкретического действа и превращение ее в чистое искусство.

II) В лекции VII Вяч. Иванов развивает свой тезис об утрате поэзией утилитарных целей на заре возникновения древнегреческой цивилизации, что побуждает его коснуться первых теорий этой „новой поэзии“ (Платон, Аристотель) и дать краткое изложение учения о тропах и фигурах. Дальнейшие размышления об античной литературе и о значении для ее развития „красного вымысла“ и экстатических видений побуждает Вяч. Иванова обратиться к ницшеанской дихотомии Аполлинийского и Дионисийского и изложить в течение трех лекций (с VIII по X) собственную концепцию возникновения художественных произведений. При этом Вяч. Иванов вводит в изложение графические схемы из собственной статьи „О границах искусства“ (1913), которую частью цитирует и частью пересказывает.

III) В лекциях XI–XV Вяч. Иванов излагает собственные воззрения на сущность трех основных литературных родов. Подчеркивая близость между собой эпоса и лирики, он обращает внимание и на такое переходное явление, как эполира, на лиризацию эпоса в новоевропейской литературе. Важным подспорьем оказываются здесь собственные сочинения — экскурс „О лирической теме“ (1912) и статья „Существо трагедии“ (1912), вошедшие в „Борозды и межи“ (1916).

IV) Заключительная часть курса (лекции XVI–XXII) освещает „Учение о художественных приемах поэта“, включающее у Вяч. Иванова четыре раздела, — 1) учение о стиле; 2) учение о композиции и строфике; 3) учение об эвфонии; 4) учение о ритмике и метрике. Для изложения основ стилистики оказывается пригодной статья 1912 года „Манера, лицо и стиль“, которая дает толчок к изложению требований „парнасцев“ и французских символистов к литературному произведению. При изложении учения о композиции и строфике Вяч. Иванов неоднократно обращается к книге ценимого им В. М. Жирмунского „Композиция лирических стихотворений“, опубликованной как четвертый выпуск „Сборников по теории поэтического языка“ (Пб., 1921) (17). Говоря об эвфонии, ритмике и метрике, Вяч. Иванов выступает более как поэт, делящийся опытом с младшими по возрасту собратьями по перу и дающий им рекомендации, чем как университетский ментор, на долю которого выпало сообщить студентам элементарный запас знаний.

Собственно лекции завершают два паратекста:

А) Алгоритм анализа литературных текстов, озаглавленный „Попытка уяснения хода критики художественного произведения“. В основе его лежит универсальное разделение стилей на романтический и классический, обоснованное подробно в Х лекции и проходящее лейтмотивом через весь текст курса.

Б) сравнительная таблица „Попытка уяснения черт различия стилей Аполлоновцев и Дионисовцев“.

С текстом лекций теснейшим образом связан глоссарий, поясняющий 12 употребляющихся в них понятий и содержащий их обозначения на древних и новых языках. Это автограф Вяч. Иванова, сохранившийся в архиве В. А. Мануйлова отдельно от записей О. Г. Тер-Григоряна.

Если предельно кратко охарактеризовать структуру курса, то нетрудно заметить, Вяч. Иванов довольно скоро (в лекции VII) сворачивает в сторону собственной эстетики, чтобы уделить в заключение обильное внимание стиховедению.

Особенно интересны для темы доклада оказываются первые шесть лекций, в которых с большей или меньшей степенью ясности Вяч. Иванов выражает свое отношение к трем течениям русской научной мысли, влиятельным в начале XX столетия, — исторической поэтике Веселовского, психологической школе Потебни и воззрениям его учеников, а также по отношению к набиравшему силу формализму.

Это явствует, например, из библиографических указаний самого Вяч. Иванова, который, начиная II лекцию, рекомендует несколько изданий слушателям и одновременно выдает названия книг, активно использовавшихся при подготовке лекций:

„После Александра Веселовского, нужно отметить харьковские сборники под редакцией Лезина. Ценны работы лингвистического кружка ученых в Москве и Петербурге историческими работами, главным образом, в области народной словесности („Поэтика“). Сюда относятся работы Жирмунского“ („Поэтика“, II, тетр. 1, с. 9–10) (18).

Хотя Вяч. Иванов и рекомендовал студентам семь выпусков „Вопросов теории и психологии творчества“ как небесполезное издание, из этого отнюдь не следует, что в библиотеке Бакинского университета обладала всеми выпусками этих сборников. С полной уверенностью можно утверждать, что лишь второе издание их первого выпуска было доступно студентам поэта-профессора: к тексту XIX лекции сделаны небольшие приписки, это цитаты из статьи К. Ф. Тиандера „Исторические перспективы современной лирики“ (19). Да и в самом тексте ивановских лекций содержатся прямые отсылки лишь к работам, опубликованным в первом выпуске „Вопросов теории и психологии творчества“, — это две статьи Д. Н. Овсянико-Куликовского (20), и одна работа Б. А. Лезина (21).

Вяч. Иванов прекрасно осознавал гетерогенность этого издания, объединившего под одной обложкой труды представителей двух академических школ — потебнианцев и последователей А. Н. Веселовского. Вторая группа ученых была представлена в первом выпуске несколькими статьями Тиандера и внушительной публикацией Е. В. Аничкова „Историческая поэтика Веселовского“ (22). Отсутствие прямых отсылок к их работам у Вяч. Иванова, думаю, объясняется как отсутствием существенных расхождений, так и необычайно интенсивным использованием в лекциях самой „Исторической поэтики“ Веселовского (23).

Сложнее дело обстояло с Потебней и его учениками, тем более что ряд их исходных положений был Вяч. Иванову не чужд. Так, он сам сочувственно цитировал в статье „Наш язык“ утверждение В. Гумбольдта о том, что язык является „энергией“ (деятельностью). То же высказывание неоднократно повторяется и в трудах Потебни, и в сочинениях его последователей на страницах „Вопросов теории и психологии творчества“. Его приводит и Вяч. Иванов в второй бакинской лекции как мысль Гумбольдта, повторяемую Потебней. Однако куда более существенными оказываются расхождения, но, скорее, не с Потебней, а с его последователями. Укажу здесь лишь два наиболее важных пункта: Вяч. Иванов не принимает пресловутого „мышления образами“, поднятого потебнианцами на щит, и столь же бескомпромиссно отвергает развиваемый ими тезис о том, что „цель поэтического языка — экономизация“ (24).

В этой ситуации особенно знаменательно, что имя Веселовского воистину открывает лекции — уже во втором абзаце I лекции, касаясь различных значений термина „поэтика“, Вяч. Иванов упоминает „историческую поэтику“ как новую научную дисциплину, основанную Веселовским („начало ей положил Александр Веселовский“), и так характеризует ее сущность:

„Историческая поэтика изучает генеалогию и эволюцию поэзии, изучает требования для того или иного рода произведений в данную эпоху, она должна раскрыть сущность поэзии“ („Поэтика“, I, тетр. 1, с. 2).

Коснувшись теоретической поэтики, Вяч. Иванов недвусмысленно солидаризируется с методами поэтики исторической:

„Найти можно много определений для поэзии, но поэзия неуловима; поэзия есть, она должна быть раскрыта, она проявляется как вечно сущая стихия в различных формах; историческая поэтика должна раскрыть сущность поэзии, поэзию можно определить так: „Совокупность поэтических проявлений называется поэзией“ = „Совокупность проявлений, относящихся к поэзии, называется поэзией““ („Поэтика“, I, тетр. 1, с. 4–5).

Именно приверженность к историческому взгляду на феномен поэзии придает особую весомость понятию „звукообраза“, в основе своей полемичного по отношению к потебнианству и играющего в последующих построениях поэта важнейшую роль. Я имею в виду как выступление „Пушкин и формальная поэтика“ 9 июня 1924 года на литературной секции Российской Академии художественных наук в Москве (25), так и в статье „К проблеме звукообраза у Пушкина“ (1925).

В лекциях дано следующее определение звукообраза:

„Сочетание образа предмета с определенным звучанием, т. е. звукообраз, есть основа языка, его первое ядро; но этот же звукообраз есть первая ячейка поэтического организма, таким образом, начальный язык есть язык поэтический и начало языка совпадает с началом поэзии“ („Поэтика“, I, тетр. 1, с. 6).

Понятие „звукообраза“, как известно, не является изобретением Вяч. Иванова и восходит к „Lautbild“ В. Вундта, который понимал под ним „связанность звуковой формы ряда слов с неакустическими (зрительными и др.) представлениями, лежащими в основе их значения“ (26). Как кажется, одним из первых среди русских воспринял этот термин Андрей Белый непосредственно из первоисточника — в его статье „Магия слов“ (1909) речь ведется о „звуковых символах“, трактовка которых в высшей степени близка тому, что Вундт понимал под „звукообразами“ („Lautbilder“) (27). Интенсивная разработка проблематики, связанной с ритмикой и звуковым составом стиха, была продолжена А. Белым во второй половине 1910-х годов как в многочисленных докладах, так и в печатных выступлениях (28).

Сходные идеи, впрочем без опоры на современные ему научные авторитеты, находим и в книге Бальмонта „Поэзия как волшебство“ (1916). Поэт подчеркивал в ней, что „стих вообще магичен по существу своему, и каждая буква в нем — магия“. Эта исходная посылка позволила Бальмонту развить целое учение о значениях различных звуков, распахнуть галерею образов, с ними изначально сопряженных. При осмыслении лексического уровня поэзии Бальмонт опирается на мнения двух античных философов — Гераклита и Демокрита. Первый полагал, что „слова суть тени вещей, звуковые их образы“, второй „противоборствовал“, утверждая, что „слова суть живые изваяния“. Сам Бальмонт не видит здесь противоречия; для него всякое слово — „тень первомысли“ и одновременно „звуковое изваяние“, которое должно „явить свой сокровенный голос и заговорить“. Это возможно лишь в случае, если воспринимающая сторона, проникнется его волшебством, „первичной заревой силой чарования“ (29).

Большой известности термина „звукообраз“ в России способствовал Ф. Ф. Зелинский, сделавший обширное приложение „Вильгельм Вундт и психология языка“ к своей книге „Из жизни идей“ (1911) (30). Здесь он подробно излагал и критически анализировал центральный труд Вундта „Völkerpsychologie“ (31). Именно изложением Зелинского активно пользовался Виктор Шкловский в статье „О поэзии и заумном языке“ (1916) (32). В своём обзоре „О новейших теоретических исканиях в области художественного слова“ (опубл. 1922) Вячеслав Иванов, как известно, критически анализировал эту работу Шкловского.

Если Шкловский, опираясь на Вундта, ведет речь о „звуковых образах“ и подчеркивает стремление поэтов к употреблению „заумных, ничего не значащих слов“, делая тем самым упор на фонетическую сторону, то Вяч. Иванов спешит подчеркнуть нерасторжимость „звукообраза“, его двусоставное присутствие в мифе, слове, поэзии (IV, 643).

В бакинских лекциях определение „звукообраза“ влечет, однако, с собой критику не по адресу Шкловского, но Потебни, а точнее его учеников, сделавших фразу „поэзия есть мышление образами“ одним из своих девизов и в сущности приписавших ее учителю. При этом критика символиста Вяч. Иванова оказывается родственна претензиям формалиста Шкловского:

„Потебня строит свои теории языка и поэзии на допущении, что мышление поэта есть мышление образами. Теперь эта теория поколеблена, сводить всю поэзию на образность нельзя, до образа был звукообраз. Поэзия есть не только обращение поэта к образам, — поэзия есть обращение поэта к стихии родного языка, без всякой цели, из любви к языку“ („Поэтика“, I, тетр. 1, с. 7–8).

Уже из краткого обзора лекции I очевидна высокая степень солидаризации с Веселовским, в связи с чем неизбежно возникает вопрос о ее истоках.

Была ли она результатом тщательного изучения работ или изъявлением абстрактного уважения? Какие работы выдающегося ученого и как использовались Ивановым?

Как известно из собственных примечаний Вяч. Иванова к „Rosarium“’у, „Поэтика розы“ Веселовского была одним из важных источников вдохновения при создании этого раздела „Cor Ardens“ (1911; II, 812–813) (33) — в примечаниях к пяти стихотворениям Вяч. Иванов приводит цитаты из Веселовского, призванные облегчить понимание его замысла. Востребованными в „Rosarium“’е оказываются и научные труды Е. В. Аничкова (34), ближайшего ученика Веселовского, с которым Вяч. Иванова связывала многолетняя дружба.

В статье „Чурлянис и проблема синтеза искусств“ (1914) Вяч. Иванов подчеркивал религиозную сущность „синкретического действа“ и сочувственно упоминал мнение Веселовского о нем как о колыбели „искусств впоследствии разделившихся: драмы, лирики, эпоса, орхестики и музыки“ (III, 167). Веселовский оказался важным союзником эстетики Вяч. Иванова в борьбе за „всенародное искусство“, ибо именно он впервые охарактеризовал „синкретическое действо“, в котором, по мнению поэта, „естественно и вольно осуществляется искомый нами с такою рационалистическою надуманностью синтез“ (III, 167).

Возвращаясь к лекциям по поэтике, отмечу, что влияние Веселовского особенно ощутимо в лекциях IV, V и VI, посвященных связи параллелизма и символизма, пра-мифу и обряду, первобытному анимизму, синкретизму и оргиазму.

Для лекции IV наиболее релевантной оказывается статья „Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля“ (1898) (35). Лекция начинается с пересказа одного из тезисов Веселовского о параллелизме как о сопоставлении двух или нескольких предметов по признаку действия и переходит во втором абзаце в дословную цитацию развивающих ее положений (36). Затем Иванов подхватывает мысль об анимизме, изложенную в начале статьи Веселовского „Психологический параллелизм“ и подчеркивает его значение для возникновения чувства соответствия между предметами в древности. Идея возникновения символизма из параллелизма, высказанная Веселовским (37), варьируется Вяч. Ивановым в упрощенном виде:

„Первоначально сопоставляются два образа; если из сопоставления двух образов устранить один образ, получим символ. <…> Если дан лишь один образ, другой уже не упоминается, мы имеем чистый символизм“ („Поэтика“, IV, тетр. 2, с. 23).

Эта идея даже в упрощенной „пропедевтической“ редакции заметно увлекает лектора, объявляющего символизм „приглашением к творчеству“: „Символизм приглашает нас к творчеству, он не отвечает сам на заданный вопрос, предлагая нам самим восстановить подразумеваемые образы“ („Поэтика“, IV, тетр. 2, с. 23).

Приводимый далее пример уподобления „молодой жены“ персиковому дереву в китайском стихотворении, как и краткие суждения о значении иносказания для заговора, свадебных песен, загадок восходят в конечном счете также к Веселовскому („Поэтика“, IV, тетр. 2, с. 23–25) (38). Отталкиваясь от них, Иванов завершает лекцию изложением собственных идей о пра-мифе, поэзии, обряде и этиологическом мифе, чтобы вернуться к мысли Веселовского об анимизме и объявить его основой поэзии („Поэтика“, IV, тетр. 2, с. 28).

В лекции V мы имеем дело не столько с цитацией и пересказом положений Веселовского, сколько с развитием идей самого Вяч. Иванова, опирающегося на факты и соображения своего предшественника. Так, Вяч. Иванов начинает с характеристики двух видов символизма — развертывающего и свертывающего. Исключительно продуктивной оказывается идея Веселовского об изображении желаемого в поэзии, развиваемая на почти сорока страницах в „Трех главах исторической поэтики“ (1899) и сжимающаяся у Иванова до нескольких абзацев. Из этого же сочинения, по все видимости, были заимствованы характеристики ряда научных концепций (39).

Особенно востребованными оказываются „Три главы исторической поэтики“ в лекции VI; три первых, обширных ее абзаца оказываются на поверку крайне сокращенным пересказом отдельных положений этого труда (40). Появление имени Веселовского объясняется тем, что Иванов не просто импортирует его суждения, но и смещает акценты, вводит собственные примеры (главным образом из греческой архаики). Так, Иванов подчеркивает оргиазм адониев („Поэтика“, VI, тетр. 3, с. 41), настаивает на связи амебейности и строфизма и пр. („Поэтика“, VI, тетр. 3, с. 42) В одном, частном пункте об эпо-лире Вяч. Иванов даже подчеркивает отличие собственного мнения и почти вступает в полемику: „Начало эпоса Веселовский рисует как эпический речитатив с лирическими порывами; начало эпоса в синкретическом действе не эпос, а эпо-лира; очень древние остатки эпоса суть образцы эпо-лиры“ („Поэтика“, VI, тетр. 3, с. 43).

Общие положения Веселовского (о разложении синкретического обряда, о целях мимического действия) Вяч. Ивановым сомнению не подвергаются (41), что выражается, как и ранее, во включении цитат из Веселовского в текст лекций без каких-либо оговорок (42).

Подведем некоторые итоги.

Интенсивное перечитывание трудов Веселовского происходит в Баку в силу внешних причин — Вяч. Иванов стоял перед необходимостью в краткий срок подготовить пропедевтический курс для своих студентов. При этом он опирался в первую очередь на свой преподавательский опыт 1918–1920 годов.

И в московских, и в бакинских лекциях трудам Веселовского было уготовано почетное место, что объясняется отсутствием значительных расхождений между Веселовским и Вяч. Ивановым во взглядах на синкретическую стадию и ее особенности. Это сходство, думаю, было вызвано тем, что воззрения Вяч. Иванова на этот период в истории искусства формировались в свое время под прямым или косвенным влиянием именно Веселовского (43).

Труды выдающегося ученого-компаративиста стали прочным фундаментом, на котором Вяч. Иванов смог возвести в 1922 году здание своего пропедевтикума, призванного прежде всего (не будем закрывать на это глаза) популяризировать его собственную эстетику и стиховедческие знания.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Котрелев Н. В. Вяч. Иванов — профессор Бакинского университета // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 209. С. 327. (Вернуться к тексту)

2 Здесь и далее ссылки на текст записей О. Г. Тер-Григоряна (далее: „Поэтика“) даются в тексте с указанием лекции, тетради, страницы. (Вернуться к тексту)

3 Белькинд Е. Л. Теория и психология творчества в неопубликованном курсе лекций Вяч. Иванова в Бакинском гос. университете (1921–1922 гг.) // Психология процессов художественного творчества. Л., 1980. С. 208–214. (Вернуться к тексту)

4 Tamarchenko A. The poetics of Vyacheslav Ivanov: Lectures Given at Baku University // Vyacheslav Ivanov: Poet, Critic and Philosopher. Edited by R. L. Jackson and L. Nelson, Jr. New Haven, 1986. P. 83–95. (Вернуться к тексту)

5 Эткинд Е. Вячеслав Иванов и вопросы поэтики. 1920-е годы // Cahiers du monde russe. Vol. XXXV (1–2): Un maître de sagesse au XX siècle. Vjaeslav Ivanov et son temps. Paris, 1994. P. 141–154. (Вернуться к тексту)

6 Как известно, продолжением Поэтической академии стало Общество ревнителей художественного слова, в деятельности которого с октября 1909-го по май 1912 года Вяч. Иванов активно участвовал. Отрывочные сведения о его стиховедческих высказываниях здесь можно почерпнуть в отчетах о заседаниях Общества, публиковавшихся в периодике („Аполлон“, „Русская художественная летопись“ и др.). (Вернуться к тексту)

7 Гаспаров М. Л. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909 г. // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 89–106; „Кружок поэзии“ в записи Фейги Коган. Введение и публикация А. Шишкина // Europa orientalis. 2002, 2 (VIII convegno internationale Vjaeslav Ivanov: Poesia e sacra scrittura, II). P. 115–171; Субботин С. И. Мои встречи с Вами нетленны… (Вяч. Иванов в дневниках, записных книжках и письмах П. А. Журова). С. 209–237; Альтман М. С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. Сост., подгот. текстов В. А. Дымшица и К. Ю. Лаппо-Данилевского. СПб., 1995. С. 17–19, 35–37 и др. (Вернуться к тексту)

8 Литературная жизнь России 1920-х годов. События. Отзывы современников. Библиография. Отв. ред. А. Ю. Галушкин. М., 2006. Том 1. Часть 1. 1917–1920 гг. С. 150–151 (здесь же отсылки к откликам в периодике). В руководимой Брюсовым Школе стиховедения (в помещении гимназии Общества преподавателей на Остоженке) Вяч. Иванов прочитал, как минимум, одну лекцию — „Генетическое развитие форм поэзии“ (Там же. С. 278). (Вернуться к тексту)

9 Глухова Е. В. Конспект Вячеслава Иванова к лекции Андрея Белого из цикла „Теория художественного слова“ // Русская литература. 2006. № 3. С. 138. Этот документ был впервые процитирован по автографу, хранящемуся в РНБ, в статье: Обатнин Г. В. Несколько положений (о поэзии Вячеслава Иванова) // Лотмановский сборник. М., 2004. Вып. 3. С. 138–139. Глухова указывает на машинописный текст программы курса, хранящийся в РГБ (ф. 109, карт. 5, ед. хр. 9 и 54). (Вернуться к тексту)

10 См. подробнее: Берд Р. Вячеслав Иванов и Советская власть (1919–1924). Неизвестные материалы // Новое литературное обозрение. 1999. № 40. С. 305–306 (подглавка „Иванов в Наркомпросе“). (Вернуться к тексту)

11 В выдержках опубликована Н. П. Крохиной в кн.: Вопросы онтологической поэтики: Потаенная литература. Иваново, 1998. С. 240–242. (Вернуться к тексту)

12 Малишевский Михаил Петрович (5.II.1896, Елец–8.III.1955, Москва) — поэт, переводчик, стиховед. В 1925 году окончил Высший литературно-художественный институт им. В. Я. Брюсова. Свою стихологическую теорию изложил в кн.: Малишевский М. Метротоника. Краткое изложение основ метротонической междуязыкой стихологии (по лекциям, читанным в 1921–25 гг. в Высшем литературно-художественном Институте имени Валерия Брюсова, в Московском институте декламации проф. В. К. Сережникова и Литературной студии при Всероссийском Союзе поэтов). М., 1925. Ч. I: Метрика. Ср. негативную рецензию Г. А. Шенгели на эту книгу: Печать и революция. М., 1925. Кн. 6. С. 113–114. В 1928 году Малишевский защитил диссертацию „Материал поэзии как искусства“ в Государственной академии художественных наук. В дальнейшем преподавал, вел литературные и юннатские кружки, помещал в периодике стихи, рецензии и переводы. (Вернуться к тексту)

13 Выписки из неопубликованных записей лекций Вяч. Иванова, прочитанных им в студии ЛИТО (Литературного отдела) Наркомпроса в 1920 году в Москве. Записи сделаны одним из студентов студии ЛИТО М. П. Малишевским // ОР ИМЛИ, ф. 55, № 7, л. 1–6. На последней странице приведены краткие биографические данные Малишевского. (Вернуться к тексту)

14 Художественное слово. 1920. № 1. С. 62. (Вернуться к тексту)

15 Как непосредственно относящуюся к теме сообщения приведу следующую фразу, открывающую запись Малишевского о лекции Вяч. Иванова от 5 июня 1921 года: „Синкретическое искусство — первое, древнее, нерасчлененное, где слиты эпос, лирика, музыка и пляска, драма (этот факт установлен А. Веселовским)“ (Там же. Л. 2). (Вернуться к тексту)

16 Плохо выверенная машинопись, хранящаяся в Отделе рукописей ИМЛИ (Москва), была сделана неизвестным лицом с записей Малишевского после его смерти. Их подлинник, по-видимому, не сохранился. (Вернуться к тексту)

17 К истории отношений Вяч. Иванова и В. М. Жирмунского следует в первую очередь указать: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в „Обществе ревнителей художественного слова“ (обсуждение доклада Вяч. Иванова) // Русская литература. 1990. № 1. C. 200–207; Лавров А. В. В. М. Жирмунский в начале пути // Русское подвижничество. М., 1996. С. 57–63. (Вернуться к тексту)

18 Ивановым имелись в виду сборники „Вопросы теории и психологии творчества“ (Изд.-сост. Б. А. Лезин. Харьков, 1907–1923. Т. 1–8; т. 1 был переиздан), а также публикации участников Московского лингвистического кружка (1915–1924) и ОПОЯза (сер. 1910-х–1920-е). (Вернуться к тексту)

19 Тиандер К. Исторические перспективы современной лирики // Вопросы теории и психологии творчества (Пособие при изучении теории словесности в высших и сред. учебн. заведениях). Ред.-изд. Б. А. Лезин. Харьков, 1911. Т. I. Изд 2-е, переработ., значит. дополн. С. 244–290. Статья отсутствует в первом издании выпуска. (Вернуться к тексту)

20 Овсянико-Куликовский Д. Н. 1) Из лекций об „основах художественного творчества“ // Вопросы теории и психологии творчества // Там же. С. 1–19; 2) Лингвистическая теория происхождения и эволюции поэзии // Там же. С. 20–32. (Вернуться к тексту)

21 Лезин Б. А. Художественное творчество как особый вид экономии мысли // Там же. С. 202–243. (Вернуться к тексту)

22 Аничков Е. „Историческая поэтика“ А. Н. Веселовского // Там же. С. 244–291. (Вернуться к тексту)

23 Релевантной для бакинских лекций следует признать не упомянутую в них монографию Е. В. Аничкова „Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян“ (СПб., 1903–1905. Ч. 1–2), ибо Вяч. Иванов помимо всего прочего развивает в „Поэтике“ идею возникновения поэзии из потребности. Ср. мнение Вяч. Иванова об этом положении в его статье об Аничкове во втором томе „Нового энциклопедического словаря“ Брокгауза и Евфрона: „А<ничкову> удается в „Весенней песне“ на конкретном материале утвердить новое (от Гюйо, Грооса, Бюхера) идущее воззрение на происхождение искусства. По этому воззрению, искусство возникло не из игры (как со времени Канта думали Шиллер, идеалистический эстетик, а также Спенсер и отчасти сам Веселовский), но из практической потребности“ (в словаре статья появилась в сокращенном виде; здесь цитируется полный текст, опубликованный М. Д. Эльзоном: Русская литература. 1993. № 2. С. 195). (Вернуться к тексту)

24 См. в первую очередь начало статьи Б. А. Лезина „Художественное творчество как особый вид экономии мысли“, где отстаиваются эти идеи (Вопросы теории и психологии творчества. Харьков, 1911. Т. I. Изд 2-е, переработ., значит. дополн. С. 202). (Вернуться к тексту)

25 Обатнин Г. В., Постоутенко К. Ю. Вячеслав Иванов и формальный метод (материалы к теме) // Русская литература. 1992. № 1. C. 181. (Вернуться к тексту)

26 К Вундту восходят также понятия „звукового движения“ (Lautbewegung) и „звукового жеста“ (Lautgebärde), употребительные в работах русских формалистов. Ко второму из них, кажется, восходит и „ритмический жест“ А. Белого. (Вернуться к тексту)

27 Белый А. Символизм. Книга статей. М., 1910. С. 430 и далее. Ср. также рассуждения писателя о зарождении „неразлагаемого, синтетического смысла“ на уровне звукосочетаний (Белый А. Жезл Аарона (О слове в поэзии) // Скифы. Пг., 1917. Сб. 1. С. 160–161). (Вернуться к тексту)

28 О пристальном интересе Вяч. Иванова к идеям А. Белого именно в эту пору см. в указанной выше статье Е. В. Глуховой. (Вернуться к тексту)

29 Бальмонт К. Д. Поэзия как волшебство. М., 1915. С. 54–55. (Вернуться к тексту)

30 Зелинский Ф. Ф. Из жизни идей. СПб., 1911. Приложение I: Вильгельм Вундт и психология языка. С. 151–221. (Вернуться к тексту)

31 Wundt W. Völkerpsychologie. Eine Untersuchung der Entwicklungsgeschichte von Sprache, Mythos und Sitte. Leipzig, 1900 (2-е изд.: 1904). (Вернуться к тексту)

32 Шкловский В. О поэзии и заумном языке // Сборники по теории поэтического языка. Пг., 1916. Вып. 1. С. 1–15 (о понятии „звукообраза“ в трактовке Вундта и Зелинского с. 4–5). Статья Шкловского была перепечатана в сборнике „Поэтика“ в 1919 году. (Вернуться к тексту)

33 Здесь и далее ссылки на брюссельское собрание сочинений Вячеслава Иванова (1971–1987. Т. I–IV) даются в тексте с указанием тома и страницы. (Вернуться к тексту)

34 Об этом подробнее: Доценко С. Н. О фольклорных источниках стихотворения Вячеслава Иванова „“ // Русская литература. 2006. № 3. С. 108–114. (Вернуться к тексту)

35 Веселовский А. Н. Собрание сочинений. СПб., 1913. Т. 1: Поэтика (1870–1899). C. 130–225. (Вернуться к тексту)

36 Там же. C. 131. (Вернуться к тексту)

37 Там же. C. 157. (Вернуться к тексту)

38 Там же. C. 190 и далее, с. 180–181, 205–206. (Вернуться к тексту)

39 Речь идет о кратком изложении ономатопоэтической теории Х. Штейнталя, воззрений Г. Спенсера об экономизации, утверждений К. Бюхера о том, что ритм произошел из работы и первою ритмизованною речью человека является рабочая песнь (Там же. C. 439–441, 441–445, 577). Справедливости ради следует отметить, что эти вопросы постоянно дискутировались на страницах различных выпусков „Вопросов теории и психологии творчества“. (Вернуться к тексту)

40 Веселовский А. Н. Собрание сочинений. Т. 1. С. 277, 237 и далее, с. 257, 310, 307, 354–355, 368. (Вернуться к тексту)

41 Именно на это положение ссылается Вяч. Иванов в важнейшем тексте Бакинского периода — книге о Дионисе и прадионисийстве. Здесь, в отличие от своих более ранних статей, поэт подчеркивает „глубокие и неизгладимые следы“, которые синкретическое искусство оставило „как в нерасторжимом соединении поэтического слова с музыкой и пляской, так и в многообразных проявлениях закона „амебейности“ (антифонии, респонсии, альтернации)“. Как и в лекциях по поэтике, Вяч. Иванова особенно интересует генезис лирики, эполиры, эпоса, драмы (Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. Баку, 1923. C. 221–222). (Вернуться к тексту)

42 В лекции VI в связи со следами амебейности в песне о Роланде содержится отсылка к статье „Эпические повторения как хронологический момент“ (Там же. С. 109). (Вернуться к тексту)

43 Отмечу в связи с этим, что в списке книг, фиксирующих состав московской библиотеки поэта к 1920 году, сочинения А. Н. Веселовского представлены весьма неплохо: литографированный курс лекций „История всеобщей литературы“ (1880 или 1883), „Петрарка в поэтической исповеди Canzoniere. 1304–1904“ (1904 или 1905), речь „Пушкин — национальный поэт“ (1899), а также первые четыре тома „Собрания сочинений“ (Обатнин Г. В. Материалы к описанию библиотеки Вяч. Иванова // Europa orientalis. 2002. Vol. XXI: VIII convegno internationale Vjaeslav Ivanov: Poesia e sacra scrittura, II. Р. 240, 395, 308). (Вернуться к тексту)